Надежда Тальконы [СИ] - Евгения Витальевна Корешкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но прошло еще около минуты, прежде чем открылась дверь тренажерной кабины. И преподаватель уже начал всерьез беспокоиться, не случилось ли чего, не нужна ли помощь. Ведь ему не раз приходилось вытаскивать из этой кабины потерявших сознание учеников.
Но Рэлла Тальконы выбралась сама, хоть и дышала тяжеловато и, совсем не заботясь о приличии, вытирала рукавом пот со лба.
Ее напарник не нашел в себе силы даже выбраться из кресла и там же сполз на пол. Надежда, глядя на него, сочувствующе вздохнула и, быстрее других, так как стояла рядом, под мышки выволокла паренька наружу, сняла с него, бледного до зелени, и тоже мокрого от пота, шлем и прислонила спиной к кабине тренажера.
— Все, поплыл… — негромко прокомментировала она и, уже чуть громче распорядилась: дайте ему кислородную маску или хотя бы окно откройте. Спекся парень. — И присела рядом на корточки, опираясь, впрочем, о пол ладонью левой руки, бессильно уронив правую на колено. И впервые поблагодарила здешнюю моду, потому что под длинной юбкой не было видно, что колени у нее заметно дрожали.
И когда парнишке принесли кислородную маску, сочувственно смотрела, как он жадно хватает ртом кислород. Вскоре его лицо начало постепенно принимать нормальный цвет, и в глазах появилось вполне осмысленное выражение.
Надежда не устояла перед искушением и сама, временно позаимствовав маску, торопясь, трижды полной грудью вдохнула обжигающего горло кислорода. Возвращая маску, проговорила:
— Ну, извини, парень. Я тебя, конечно, замотала. Но тут одно из двух: или соблюдать экскурсионный режим полета, или сбивать противника. И помни, пока ты жив — не сдавайся! Договорились? — И, хитро подмигнув, ласково провела рукой по жесткому, коротко стриженому ежику его волос.
И этому несчастному, страдающему от еле переносимой тошноты парнишке, лютой завистью позавидовали все однокашники.
Надежда уже чувствовала, что запись этого боя, десятки раз прокрутят целиком, и чуть ли не по отдельным кадрам, и придут к выводу, что одинокий, почти безоружный истребитель с самого начала был обречен. Что такое невозможно. Невозможно и все. Невозможно потому что невозможно. Что перегрузки такого уровня запредельны. Но, тем не менее…
От продолжения экскурсии Надежда вежливо отказалась. И повернулась к своим будущим телохранителям, которые хвостом ходили за группой сопровождения и смотрели сейчас на нее горящими, полными восхищения глазами.
— Вам двадцать минут на сборы хватит?
Оба ответили синхронно:
— Да, Рэлла Тальконы!
— Тогда собирайтесь. Захватим вас домой.
— Но, Рэлла Тальконы, — забеспокоился директор. — Бернет, ладно, он в Талькдаре живет, но Кадава нужно везти в Стекольный. Это же три часа в противоположном направлении!
— Боитесь, что мой пилот устанет вести люфтер? — подколола его Надежда. — Я могу, при случае, его и подменить. А вот вашим ученикам я, извините, мальчики, пока еще не совсем доверяю. — и, обращаясь уже к густо покрасневшим курсантам: Хоть люфтер-то, можете самостоятельно водить?
— За что Вы нас так, Рэлла Тальконы? — вместо ответа глухо спросил Кадав.
— Хорошо, если я не права. Извините. А то я сегодня насмотрелась…
И опять директору:
— У Вас найдется свободный люфтер, чтоб отправить парня домой?
— Да, Рэлла Тальконы.
— Вот и отправьте его сами. Раз уж Вы так обо мне беспокоитесь. — И пообещала с тонкой язвительностью:
— Я не прощаюсь с вами надолго. Ждите в гости. Я теперь буду здесь периодически появляться, пока не удостоверюсь, что в Вашей школе готовят джанеров самого высокого уровня. Хотя бы в пределах нашего сектора.
* * *
Кадава отвезли домой на школьном люфтере (куда против такого приказа!). Но высадили не в самом поселке Стекольном (Хотя могли бы при желании!), а в городе, недружелюбно высказавшись в спину, что ему, наглецу, и так слишком много чести оказано. И не удосужились даже спросить, есть ли у него деньги на дорогу. И ему пришлось три часа топать пешком с вещами под дождем. И он явился домой, где не был пять месяцев, уже в темноте. Но даже в полном мраке он, по резкому запаху старой канализации, узнал свой подъезд, сделал с детства высчитанные шесть шагов вперед, три вправо под лестницу, шесть ступенек вниз и сразу направо. Он облегченно выдохнул и трижды постучал в родную дверь.
Открыла ему сестренка — тринадцатилетний испуганный хрунтенок. Такой же большеглазый и длинноногий.
— Ой, ты с вещами? Тебя тоже выгнали?
— Что значит, тоже?
— Маму уволили. Два месяца назад. Сказали, что она уже слишком медленно работает.
— А что же вы молчали?! И мне ничего не сообщили.
— Мама не велела. Чтоб ты не расстраивался. Чтоб учился спокойно. А ты с вещами…
И ресницы стремительно хлоп — хлоп-хлоп…
— Да подожди ты! — Кадав сгреб сестренку, прижал к себе и почувствовал, как часто колотится сердечко. — Да подожди, не плачь! Никто меня не выгонял. Я сам.
— Сам? — ужаснулась девочка, пытаясь вывернуться так, чтоб видеть его лицо. — Да тебе же совсем немного оставалось учиться!
Кадав оторвал от себя легкое тельце. Приподнял, взяв за плечи, поставил посреди маленькой прихожей.
— Подожди ты! Дай мне хотя бы раздеться. Я мокрый весь. Все хорошо. Поверь, все очень хорошо! — и пожалел, что сегодня за обедом бездумно уничтожил сухой десерт. — Вот бы сестренка обрадовалась сладостям.
— Ты обедал сегодня?
— Да, конечно.
— Вот и хорошо. А то у нас сегодня на ужин лишь компот. У меня вчера выходной был. Я в горы ходила. Ягод принесла. И трав на заварку. На зиму сушить.
Кадав резко выпрямился с ботинком, зажатым в руке.
— Что значит «выходной»? А школа?
— Я на Стекольном работаю, на конвейере. Меня папин друг устроил. Помнишь, когда отец был жив, он еще приходил к нам? А мама убирается по заказам.
Кадав
